Он действительно был немножко шляпой. Начнет в футбол играть, ударит по
мячу - мяч в окне, ботинок в воротах. Пойдет рыбу ловить, насадит червяка,
махнет удилищем - червяк за шиворот, а крючок вместе с удочкой и большим
клоком штанов далеко в реке плавает. Все ребята, конечно, кричат:
- Шляпа, лопух! Он поэтому и в пионерские лагеря ездить не любил. Нынче
вот в городе проболтался все лето. Ходил на пришкольный участок, сорняки
полоть. Сорняки оставил, а какие-то полезные корешки повыдергал. Все опять
шумят:
- Пономарев - дурак! "Пономарь" - лопух! - А один говорит: - "Панама"!
Так и превратился он из Пономарева в "Панаму". Теперь пошло: "Панама,
Панама"... Он уже привык, откликаться начал. Панама так Панама, у других еще
похуже прозвища. И еще у него была беда. Постоянно Пономарев опаздывал в
школу. Выходил-то из дому вовремя, просыпался рано, в шесть часов, когда
отец вставал гимнастику делать. А на улице обязательно что-нибудь
происходило. То в трамвае мотор перегорел: дым валит, вожатый бегает,
пожарные прикатили. Хоть Панама и не досмотрел, чем там дело кончилось, а
все-таки в школу опоздал. То увидел, как над городом журавли летят в теплые
страны, - в люк свалился, в открытый. Еще хорошо, не сломал себе ничего.
Зато потом пришлось весь день отмываться. Все-таки канализация. Вот и
сегодня тоже. Панама за полчаса до уроков из дома вышел, а школа-то вот она,
рядом. Подумал Панама, что еще рано, решил квартал кругом обойти. Один дом
прошел, второй, завернул за угол. А за углом, около закрытого ларька
утильсырья, лошадь стоит, извозчик - седенький старичок - на огромной
платформе сидит, газету читает. Ну Панама и прилип. Он обошел лошадь вокруг.
Лошадь была мохнатая, словно плюшевая, на лоб свисала залихватская челка, и
вообще вид был у нее какой-то хулиганский: нижняя губа оттопырена, задняя
нога полусогнута - только сигареты и гитары не хватало, а то прямо хиппи из
подворотни. А под копытами были белые мохнатые метелочки, и из-за этих
метелочек лошадь казалась какой-то беззащитной. Тем более, была она вся
перевязана ремнями и веревками, на шее болталась какая-то штука, вроде как
солдаты шинели скатывают, а на копытах были железные подставки с шипами.
- Дядя, а что это у нее на ногах? - спросил Панама и добавил: -
Извините, пожалуйста. - Вечно он эти слова забывал вовремя сказать. Старичок
посмотрел на него сверху и сказал в пространство:
- Дожились, дите живой лошади не видало! Цивилизация называется! Это
подковы, заместо ботинок, значит. Чтобы пятки не стоптать.
- У!.. - сказал Панама. - Большое спасибо. Он еще походил вокруг
лошади, а старик смотрел на него печально, поверх очков.
- Ну что? Нравится?
- Да! Очень! - ответил Пономарев. - Такая вся красивая, и пахнет
хорошо.
- Эх! Не видал ты, парень, красивых-то коней. - Старик сложил газету. -
Вот у моего отца тройка была! Кони-птицы, одно слово. Я, слышь-ко, родом из
ямщиков, на тракте жил. Ямщикам-то еще от Петра Первого был такой закон
положен, чтобы ни подати, ни в солдаты не брать, но зато должен каждый ямщик
содержать почтовых лошадей. За это шла ямщикам и земля под покосы, и что
проезжий пожалует на чаек, тоже его. А что кони были - звери, одно слово! Из
ворот как подадут, дак, кажись, стенку поставь каменную - прошибут.
Коренником - это который в средине - рысак орловский был, дак его, бывало, в
оглобли два мужика заводят. Мотнет головой - они на вожжах, как тряпки,
болтаются.

- Так, говоришь, лошадь лучше? - услышал Панама голос за спиной.
- Лучше, - сказал он, все еще не в силах оторвать руку от лошадиной
морды. - Лошадь живая. Ее позовешь - она идет. Машина что? Сел и поехал, а
лошадь все понимает. Вон она уже уши подняла - не боится меня больше.
Поняла, что я ей худого не сделаю.
- А теперь ответь мне, ученик шестого класса Пономарев Игорь, почему ты
не в школе? - спросил тот же голос. Панама оглянулся и увидел учителя
русского языка и литературы Бориса Степановича.
- Ой, - сказал Панама, - а сколько времени?.. Извините, пожалуйста.
- Через пятнадцать минут первый урок кончится.
- Но ведь я же на минуточку, - пролепетал Панама. - Я только лошадь
посмотреть. Ах, шляпа я, шляпа...
- Парнишка коня-то как увидал, все на свете позабыл, - сказал старичок,
улыбаясь.
- Не он один такой! - усмехнулся Борис Степанович. И вдруг зажал
портфель коленками, а руками ловко открыл лошади рот. - Так, говоришь, отец,
восемь лет кобылке-то?
- Восемь и есть, - закивал старик. - Восемь.
- Рановато ей еще на задние-то хромать.
- Дак, шпат это. Шпат, милый...
- Следить надо было. Кормите черт знает чем. О копытах и не говорю, за
такое копыто кузнеца убить мало.
- Дак ведь, милый, - извиняющимся голосом заговорил старик, - кузнец
говорит: инструмента нету. Напильник, скажем, копыто опилить, и то купить
негде.
- Совести у него нету, а не инструмента, - строго ответил Борис
Степанович. - Самого бы его так подковать. А напильник я принесу, еще
приедете сюда, так я через утильщика передам.
- Вот спасибо, вот спасибо... - закивал возница. - Кузнец-то говорит:
не продают за безналичный.
- За наличный бы купил, копейки стоит! Не трактор ремонтирует - живую
лошадь кует. Ну, Пономарев Игорь, как вы сегодня? Настроены посетить учебное
заведение?
- Я ведь только на минуточку остановился...
- Ладно, какой урок-то прогулял?
- Географию... - убито ответил Панама.
- Ну вот что. Будут спрашивать - скажи, я тебя задержал: ругал за
контрольную. Кстати, ты хоть иногда в учебник русского языка заглядываешь?
Так, хотя бы из любопытства... Панама стал рассматривать трещины на
асфальте. А уши его, он чувствовал, опухают и становятся такими огромными и
горячими, словно к голове приставили две оладьи.
- Ну ладно, смотри, на второй урок не опоздай. - И Борис Степанович
зашагал к школе. Он шел размашисто, широко, и тяжелый портфель в его руке,
казалось, ничего не весит. В прошлом году, когда Борис Степанович появился в
школе, в первый же урок задал контрольную и поставил двадцать две двойки!
Никогда ни один учитель столько двоек не ставил. После этого началось:
каждый день диктовка, какие-то игры на составление слов, весь класс
кроссвордами увешал. Вообще-то заниматься у Бориса Степановича интересно, но
уж больно легко двойку заработать. А у него получать двойки почему-то очень
неловко. Посмотрит, словно сквозь человека, и скажет:
- Встань, Пономарев, у тебя чувство юмора есть?

Глава третья. СТОЛБОВ И ДРУГИЕ

- Ты чего географию-то промотал? Кино показывали! - встретил Панаму
Столбов, его товарищ по парте. - А я тут такую книгу достал про
дореволюционных шпионов. Не знаю только, как называется: начала нет и конца
тоже. Написано: "Продолжение в следующем выпуске..."
- Столбов! Столбов закрывает рот, но ненадолго.
- Там, понимаешь, один шпион придумал такое средство...
- Столбов, пересядь к Фоминой.
- Марьсанна, я больше не буду...
- Кому я сказала? Столбов сгребает с парты учебник, тетрадку и плетется
к окну, где сидит Юля Фомина. С ней не поговоришь. Она на истории всегда
математику делает. Закроется учебником и пишет. Попробовал Столбов слушать.
Учительница рассказывает, как в Древнем Египте пирамиды строили...
Неинтересно. Он еще в начале года учебник истории до конца прочитал.
- Знаешь, - шепчет он Юле Фоминой, - "в одном переулке стояли дома, в
одном из домов жил упрямый Фома..." Юля молча показывает ему из-под тетрадки
чистенький крепкий кулак. С ней лучше не связываться, она всех сильнее в
классе Еще бы, спортсменка, фигуристка! Того гляди, на чемпионат мира
попадет. За ней недавно тренер в школу на машине приезжал. Столбов один раз
видел, как она тренируется. Как шлепнется на лед. Даже гул пошел. Губу
закусила. А тренер сбоку подзуживает:
- Сама виновата, торопишься, все хочешь рывком взять. Соберись,
соберись... Еще разок! А потом по телевизору показывали - танцует так легко,
вроде это одно удовольствие.
- Больно, наверное, об лед-то биться? - спросил тогда ее Столбов.
- Нисколечко. "Вот это сила воли, - думает Столбов. - Ее даже учителя
боятся. Нужно на тренировку, так она с последнего урока, никого не
спрашивая, уходит. Директор в коридоре встретит: "Ну, Юленька, как наши
успехи?" "Наши"! А сам, наверное, на коньках-то и ездить не умеет. "Спасибо,
хорошо". И глазки такие скромные сделает, как будто тихонькая такая девочка.
А на самом-то деле она совсем другая. Она на чемпионате победила немку одну
на какие-то сотые балла. Немка ревет, вся Европа на ее слезы в телевизор
смотрит. Жалко, конечно..."

Наш Васечка Мослов Осел среди ослов! В председатели прорвался, Но
ослом, как был, остался!

Сложил карикатуру вчетверо, написал: "Не вскрывать. Совершенно
секретно. Пономареву И. Лично" - и послал записку по рядам. Но все смотрели
и смеялись.
- Столбов! Повтори мой вопрос и ответь на него. "Пропал", - подумал
Столбов. Медленно поднялся... И тут прозвенел звонок. Пономарев покатывался
со смеху, разглядывая карикатуру. Вокруг него толпились ребята. Вдруг
подбежал второгодник Сапогов, схватил карикатуру, захохотал своим дурацким
смехом и потащил листок Мослову.
- Во! А? Во! Эта! Портрет! А? Васька покраснел, надулся и пошел на
Панаму:
- Твоя работа?
- А что? Тут все правильно написано: "В председатели прорвался, но
ослом, как был, остался!"
- Сейчас же порви! На моих глазах порви! - сказал Васька, а сам просто
от злости трясется.
- Ты что! - не выдержал Столбов. - Это же произведение искусства! Это
же сатирическая графика! Сатира графическая! Она, может, лет через сто будет
в музее висеть! Ты, Васька, ее сохрани, через сто лет большие деньги
заработаешь.
- Хорошо, - медленно сказал Мослов, - я ее сохраню.
- Носи, Вася, на здоровье! - заорал Столбов и вскочил на парту. Тут в
класс вошел Борис Степанович.
- Ясно! - сказал он весело. - Теперь ясно, кто будет парты мыть.
- Да я только вскочил, - возмутился Столбов. - Другие все время бегают!
- Другие будут мыть в другой раз.
- Борис Степанович, вот! - Мослов протянул ему карикатуру. - Вот! - Он
словно гордился. - Вот, оскорбляют... В классе стало тихо.
- Ну, если это тебя оскорбляет... - сказал учитель.
- Значит, ты осел и есть! - крикнул Столбов и захохотал. Борис
Степанович глянул на него внимательно и сказал:
- Кстати, автор этих стихов себя и своих одноклассников тоже считает
ослами.

Панама потерял спортивные трусы. Ну как теперь на физкультуру пойдешь?
Все трусы у Панамы для этого дела не годятся. Из старых он вырос, а те,
которые постоянно носит, вообще показывать нельзя. Они - в маленький
цветочек. Это у мамы была такая материя, она взяла и Панаме трусов нашила.
Мыкается Панама по коридору. Все на физкультуру ушли. Как раз четвертый и
пятый уроки физкультура. Мог бы Панама домой пойти, да там делать нечего.
Все на работе. Шатается он по школе, боится на завуча нарваться. Вдруг из
учительской вылетает Борис Степанович, какой-то встрепанный, и в класс. В
классе сразу тихо. Он чего-то там поговорил, опять в учительскую побежал, ну
в классе, конечно, сразу шум, даже кто-то кукарекать начал. А еще восьмой
класс! Опять вылетает Борис Степанович.
- Ну что ты будешь делать, - говорит, - никак дозвониться не могу. Как
провалился! - И вдруг видит Панаму. - Ты чего делаешь здесь? Панама
объясняет: мол, так и так, трусов нет.
- Это очень кстати, то есть это скверно, конечно. И вообще, в этом
месяце я второй раз вижу, как ты уроки прогуливаешь. Смотри, добром это не
кончится.
- Ну я же не специально... - оправдывается Панама, а в восьмом классе
орут - хором петь начали! А еще восьмой класс!
- Вот что, - говорит Борис Степанович, - выручить меня можешь?
- Безусловно, - отвечает Панама.
- Это, конечно, непедагогично... И вообще категорически запрещается
учеников по своим делам посылать, да тут вопрос жизни и смерти. Такие, брат,
дела... Вот тебе деньги, адрес, садись на такси. Если охрана пускать не
будет, звони по такому телефону. И записку эту в собственные руки Петру
Григорьевичу отдай. Понял? В собственные руки! На стоянке было несколько
машин. Видно, стояли они давно: на них успел желтый лист нападать. В первой
машине шофер читал книжку. Панама решительно открыл дверцу, сел рядом и
протянул бумажку:
- Здрасте, отвезите меня вот по этому адресу.
- Есть! - сказал водитель и начал выруливать со стоянки. - Собака, что
ли? - спросил он, когда они понеслись по улице.
- Где? - спросил Панама.
- Да вот лечить-то?
- Кого? Шофер как-то странно на него посмотрел.
- Я говорю, зачем в институт-то едешь?
- В какой?
- Да ты хоть знаешь, куда едешь?
- Там написано, - глядя прямо перед собой, ответил Панама.
- Там написано: "Ветеринарный институт", вот я и спрашиваю, собака, что
ли, заболела?
- Нет, - ответил Панама, - я с письмом...
- А, - сказал шофер, - другое дело... А то я раза три доктора по
адресам возил. Смехота! То у щенков зубки режутся, то кошка окотиться не
может. Как сбесились все. А один едет, чуть не плачет - рыбки заболели! А
рыбки-то эти гроша ломаного не стоят, и на сковородку-то не положишь. Панаме
почему-то стало очень скверно. И неожиданно для себя он сказал:
- У меня тоже рыбки есть! - Хотя никаких рыбок у него не было.
- Ты - пацан, ты - другое дело. А тут взрослый дядька в игрушки
играется! . .
- Все лучше, чем водку пить! - сказал Панама и сам себе удивился.
- Это точно, конечно... - сказал шофер и замолчал. Панама был рад,
когда они доехали. Он выскочил из машины, бодро толкнул дверь института, но
сердце у него бешено колотилось. В большом вестибюле, за никелированным
забором стояла толстая тетка с громадной кобурой на боку.
- Тетя, извините, пожалуйста, могу я видеть Петра Григорьевича
Николаева?
- Пропуск заказан? - рявкнула тетка.
- Нет, тетя, я с письмом, - сказал Панама самым вежливым голосом, на
который был способен.
- Звони по телефону! Панама набрал номер, написанный в бумажке.
- Можно попросить Петра Григорьевича, извините, пожалуйста...
- Его нет! - И трубка загудела. Панама опять набрал номер.

Панама постоял, привыкая к свету. Вокруг него были железные
перегородки, а из-за них высовывались конские головы. Он присмотрелся,
открыл дверь и оказался в проходе, как раз позади коня, которого выводили.
Конь вышел, за ним потихонечку Панама. Никто его и не видел. А дальше куда
идти? Недалеко от машины во дворе стояла группа людей в белых халатах. Они
стояли спиной к Панаме и слушали кого-то в середине группы. Тот, невидимый
Панаме, говорил:
- В нашем институте впервые в мире создана промышленная установка для
получения желудочного сока, а также различных препаратов на основе конской
крови. Желудочный сок берут один-два раза в неделю по шесть-семь литров за
раз. После обработки он идет в лечебные учреждения. Для получения препаратов
из крови мы поступаем следующим образом. В кровь совершенно здоровых,
многократно проверенных коней вводятся болезнетворные токсины таких страшных
болезней, как гангрена, столбняк, дифтерия и целого ряда других, против
которых до недавнего времени медицина ничего не могла сделать. В крови
зараженных животных образуются защитные вещества. На основе этой крови мы
получаем сыворотку, которая не только излечивает больных людей, но и делает
человека невосприимчивым к заболеванию. За время использования одной лошади
мы получаем шестнадцать - двадцать тысяч доз сыворотки.
- Згажиде бажалузда, - проговорил огромный врач-африканец, - зголько
живед лошад?
- Кровь мы берем периодически, давая коням три-четыре недели отдыха,
однако лошадей хватает весьма ненадолго... Потом они поступают в зоопарк на
корм хищникам. - Голос рассказчика вдруг сделался грустным. - Вот сейчас к
нам как раз поступила новая партия лошадей, специально отобранных на конных
заводах. Тут все повернулись и увидели Панаму.
- Это что за явление? - удивился пожилой доктор, тот, что рассказывал
про промышленную установку.
- Я не явление. Я Пономарев! Мне Петр Григорьевич нужен, у меня к нему
письмо!
- Давай! Я Петр Григорьевич. Проходите, товарищи, смотрите. - Он снял
очки и, держа бумажку у самых глаз, начал читать. В это время через двор
проводили лошадей. Они были все как на подбор, очень высокие. Панама таких
никогда не видел. Кони шли, нервно подрагивая кожей и всхрапывая. Огромный
рыжий жеребец вдруг рванулся и стал на дыбы. Конюхи закричали страшными
голосами и повисли на веревках, как акробаты. Конь проволок их, мотая
головой, через двор, тут его скрутили и завели в дверь дома, которая зияла
как темная пасть.

Глава шестая. "А МНЕ ИХ, ДУМАЕШЬ, НЕ ЖАЛКО?!"

Панама сидел в большом кабинете, заставленном книжными шкафами, пил
чай, а Петр Григорьевич ходил из угла в угол и говорил:
- Так, брат, нельзя! Чуть что - -и в истерику. Оно, конечно, дело это
неприятное... Но что поделаешь? Жизнь, вообще, вещь довольно жестокая. В
конце концов, ты думаешь, мне их не жалко? Да если хочешь знать, они мне по
ночам снятся. Я глаза их видеть не могу...
- Петр Григорьевич, - сказал Панама, - не надо .рассказывать, а то я
опять заплачу.
- Ну-ну... я не буду. Конфет дать?
- Нет. Спасибо. Я домой пойду.
- Нет уж, брат. Домой я тебя сам доставлю. Только давай сначала в манеж
заедем.
- А это что?
- Манеж - это, брат, самое сказочное место. Там самые красивые кони в
нашем городе. Там уже, наверное, и твой Борис Степанович.
- А что он там делает?
- Как что? Тренируется. Он ведь мастер спорта. Так поедем? Он в записке
пишет, лошадь его посмотреть надо, что-то она плоха.
- Конечно, поедем! - поднялся Панама. - Надо ехать. Он так волновался,
из учительской - в класс и из класса - обратно. Прямо так и бегал... У ворот
института их ждал "газик" с синим крестом на борту и надписью "Ветеринарная
помощь". Панама еще никогда не ездил в "газике". Машина катила
быстро-быстро. У Петра Григорьевича прыгали очки на носу, а шофер сидел
прочно и молча, на рукаве его куртки был синий крест и надпись "Санитар".
Они проехали несколько станций метро, высокий собор с голубыми куполами,
свернули во двор и остановились около дощатых ворот с объявлением
"Посторонним вход воспрещен". Мальчишка лет пятнадцати с повязкой дежурного
встретил их в проходной.

Глава седьмая. "ЕСТЬ У НЕГО ЗАЩИТНИК!"

Рядом с пионерской комнатой была маленькая каморка, где хранились
барабаны, горны, отрядные флажки и другие полезные вещи, которые назывались
звучно и непонятно - "пионерская символика". Машу Уголькову попросили нашить
на отрядные флажки номера и буквы, там, где они оторвались. В каморке было
уютно. Пахло краской, из застекленного шкафа весело сияли кубки - школьные
призы, косяками свисали вымпелы. Маша работала быстро, а мысли текли плавно,
как бы сами собой. Она вспоминала вчерашнюю телепередачу и одновременно
мечтала о том, как они в воскресенье пойдут с папой в театр.
- ...Пономарев, - вдруг услышала она знакомую фамилию. Маша заглянула в
приоткрытую дверь. В пионерской комнате за столом сидели старшая
пионервожатая и Васька Мослов.
- А ты заставь его быть активным! - говорила пионервожатая. - Что-то,
извини меня, Вася, мне не очень верится, чтобы Пономарев был таким ужасным,
как ты говоришь...
- Честное слово! Карикатуры рисует, уроки прогуливает. ..
- А ты проводил с ним индивидуальную работу?
- Какая там работа! Он со мной и разговаривать-то не желает! Я считаю,
его поведение надо на совете дружины обсудить.
- Ну, так сразу и обсудить! Нет, Вася, нужно сначала с человеком ну
хотя бы поговорить. А еще лучше знаешь что: поручи ему какое-нибудь дело...
- Да завалит он любое дело!
- Вот тогда и поговорим. А друзья у него есть? Может быть, на него
через друзей повлиять?
- Он со Столбовым дружит, но этот тоже человек ненадежный... Я считаю
так: поручим ему дело, а если он откажется или провалит, тогда обсудим его
на совете отряда. И пусть Столбов как человек, который его лучше других
знает, это обсуждение и проведет! Если и после этого Пономарев не исправится
и не откажется от своих делишек, тогда уж вплоть до исключения...
- Ну ты хватил! - сказала пионервожатая. - Думаю, до этого не дойдет. А
ты не боишься, Вася, расколоть класс?
- Это как?
- А так. Часть класса поддержит тебя, а другая - Пономарева, и начнется
у вас в классе склока.

Глава восьмая. КАЖДЫЙ ДЕНЬ, КРОМЕ ЧЕТВЕРГА

- Многие слова со временем теряют первоначальное значение. Вот,
например, слово "ремонт". Это слово французское и означало раньше "пересесть
на свежую лошадь". А "ремонтировать" - это значит "обновлять конский
состав". Новых лошадей покупать, одним словом. Ну вот, сейчас копыта замоем,
и на сегодня все. Давай воду! Панама тащит ведро Борису Степановичу.
Довольный, растертый соломенным жгутом Конус весело хрупает сено. Он
выздоравливает. Сегодня Борис Степанович сделал небольшую проездку. Ох и
намучились они с Панамой за этот месяц! Конусу становилось то лучше, то
хуже. Сидела в нем невесть где подхваченная простуда. И много пота пролили
они, прежде чем услышали от Петра Григорьевича: "Завтра начинайте работать
коня. Сначала работайте шаг. Шагайте коня минут тридцать, и две репризы по
десять минут рысью..." Панама теперь каждый день ходит в манеж. И странное
дело, сейчас, когда у него времени в обрез, он перестал опаздывать в школу и
даже начал лучше учиться. За месяц только две тройки. Раньше, бывало, сядет
за уроки и сидит часов пять. Пишет, на промокашке рисует, в окно глядит. А
теперь в окно глядеть некогда: на уроки Панама может потратить час-полтора,
не больше, а то в манеж опоздает к вечерней проездке. Поэтому и на уроках
сидит как памятник, не шелохнется, каждое слово ловит: запомнишь на уроке -
дома учить не надо. Только вот с классом отношения испортились. Первым
поссорился Столбов, с которым они с первого класса за одной партой сидели.
Сколько раз их рассаживали за болтовню, но они опять вместе садились, а тут
Столбов сам ушел, да еще стукнул Панаму по голове.